Возможно, скандальная памятная доска Маннергейму появилась в Петербурге потому, что финский маршал и президент – кумир для нынешней российской элиты. Только она не решается в этом признаться.
Запасное государство Маннергейма
Единственной надписью, внятно объясняющей причины появления скандальной доски, были бы слова: «Карл Густав Маннергейм, выдающийся политический и военный деятель Финляндии». В этом случае не важно, был ли он действительно выдающимся деятелем, и даже не важно, чего он больше принес России и русскому народу – вреда или пользы: уважили историческую фигуру соседней страны и ждем внешнеполитических бонусов.
Но доска недвусмысленно называет Маннергейма именно русским военачальником, и вот здесь встают вопросы.
Военачальником, по крайней мере в российский период своей биографии, Маннергейм был посредственным – без неудач, но без ярких успехов. Нельзя говорить о выслуге лет и безупречной службе – явно не тот случай. И уж совсем бесспорно – финский маршал не является примером верности и патриотизма.
Остаётся одно очень неожиданное объяснение. Но сначала надо если не защитить Маннергейма, то хотя бы ему посочувствовать.
Противники доски нередко называют Маннергейма «сепаратистом». Это совершенно не так. Маннергейм не стремился к отторжению Финляндии от России или хотя бы к большей автономии. Его невозможно поставить рядом с другим шведом-аристократом – Эйгеном Шауманом, застрелившим в 1904 году наместника Финляндии Николая Бобрикова.
Маннергейм вряд ли мечтал сменить статус генерала империи на главнокомандующего армии её бывшей провинции. Военным гением, повторюсь, он не был, но служил честно, умело и, сложись иначе, мог бы весной 1918-го въехать в Берлин или в Вену во главе своих гвардейских улан. Это был бы достойный венец карьеры генерала, служившего Престолу и Отечеству.
Однако, как мы знаем, сначала рухнул Престол, а чуть позже, по всем признакам, обанкротилось и Отечество. Маннергейм присягнул Временному правительству, участвовал в летнем наступлении, а когда армия стала совсем неуправляемой – устранился, фактически «ушел на больничный». После Октября был готов сопротивляться большевикам, но не нашел подходящего антисоветского центра – в декабре 1917 года сопротивления практически не было.
И тут выяснилось, что генерал Маннергейм, в отличие от сотен отчаявшихся русских генералов, имеет запасное государство, которое формирует национальную армию и этой армии нужен командующий. Маннергейм немного подумал и решил её возглавить.
У этого решения были свои издержки. Во-первых, единственной гарантией победы в предстоящей войне была германская помощь. Маннергейм не просто менял службы, он переходил на сторону недавнего противника. Во-вторых, если Маннергейм не был сепаратистом – Финляндия уже стала независимой, то он не был и типичным «белым». Уже в первых же манифестах от его имени говорилось о начале борьбы за избавление Финляндии от «русского ига». Не большевистского ига, а русского. Пусть русофобия Маннергейма была вынужденной и конъюнктурной, она от этого не переставала быть русофобией.
И опять попытаемся оправдать Маннергейма: кто сказал, что он присягал русскому народу? Он вряд ли ощущал себя патриотом тысячелетнего государства по имени Россия. В своё время будущий канцлер Александр Горчаков получил упрек от своего начальника графа Нессельроде за слова в депеше: «Государь и Россия». «Мы знаем одного царя, нам нет дела до России», – ответил глава дипломатического ведомства Николая I.
История не поставила эксперимент: служил бы Нессельроде России, в случае если бы в конце Крымской войны в стране произошло то, что в конце Первой мировой. А вот Маннергейм стал участником эксперимента: он честно служил царю; служил невнятному преемнику – Временному правительству; когда Керенский пошел путём Николая, стал искать новую службу. Были офицеры, будущие лидеры белого движения, готовые сражаться за Россию и в этих условиях. Но финляндский барон, швед по национальности, не считал себя связанным с тысячелетней страной. Нашлась возможность применить себя по профессии – и Маннергейм ею воспользовался.
Когда в сентябре 1914 года гвардейские уланы Маннергейма двигались по Галиции, их командир вряд ли страдал душой, видя горящие села и беженцев. Точно так же в апреле 1918 года он вряд ли страдал, узнав, что в захваченном Выборге расстреляны сотни русских, включая офицеров, а большевики среди них – явно в меньшинстве. И не страдал, когда в 1941 году в концлагеря, на убийственном пайке, было заключено почти всё русское население Петрозаводска и Заонежья. По крайней мере, в мемуарах эти страдания не отразились.
Не стоит считать Маннергейма предателем, изувером и вообще, как заметил Мединский, быть «большим патриотом, чем Сталин». Зато стоит понять: чем этот исторический персонаж столь мил нынешней элите, тому же Мединскому, какой завет он ей оставил?
Служить до несчастья
Завет прост: надо служить России, пока она сильна, пока она платит, награждает, назначает на высокие посты; когда со страной происходит небывалая в истории беда – можно поискать другую службу.
Конечно, Мединский – не финляндский барон, и запасного государства, как у Маннергейма, у него не найдется. Но те, кто «не святее Сталина», умеют позаботиться о себе.
Знаменитый фильм Навального о сыновьях генпрокурора начинается с открытия роскошного отеля в Греции. Ведущим на съезде олигархов является тот же самый Мединский.
Обратим внимание на дату: май 2014 года – уличные бои в Одессе, разгорается война в Донбассе. Госпропаганда твердит о западном наступлении на Россию. А министр культуры, и председатель Военно-исторического общества, отправляется в страну – член НАТО, открывать отель, по многим параметрам соответствующий дворцу.
Эти люди тоже любят нашу страну. При условии, когда она позволяет им создать небольшие запасные аэродромы за её пределами – виллы, отели, счета в банках. Когда Россия, доведенная ими же до банкротства, их «предаст», вот тут-то Маннергейм и станет жизненным ориентиром. И даже если новая служба потребует бороться с «русским игом» – Россия будет сама виновата, что не сумела себя сохранить.
Конечно, можно предположить, что посыл доски Маннергейма более сложен, особенно в контексте недавнего топонимического скандала. Когда Россия сильна, ей начинает служить даже Кадыров. Когда Россия слаба, против неё выступает даже Маннергейм.
Но это слишком сложная логическая комбинация.
Значительно проще: можно уничтожать русских, воевать против России, но при этом быть увековеченным как русский военачальник. Для людей, живущих по принципу «мы знаем одного царя, нам дела нет до России», доска на Захарьевской улице станет моральной индульгенцией, если им придется делать выбор.
