ПоделитьсяВ психоневрологических интернатах Петербурга практикуется ограничение дееспособности подопечных конвейерным способом. На решение вопроса, определяющего судьбу, может тратиться всего минута.
«В России к инвалидности пока ещё относятся не как к социальному, а как к медицинскому вопросу», — замечает юрист Андрей Зайцев. К правам людей с особенностями подходят с точки зрения, как бы чего не случилось. Мера по признанию недееспособности должна использоваться для защиты имущества, но по факту она становится инструментом, с помощью которого сотни людей в интернатах лишаются права выбора на свою жизнь.
«Яшке статью шьют»
Друзья Саша и Яша предвкушали совершеннолетие. Через пару месяцев их ждала взрослая жизнь. Но если ты мальчик в инвалидной коляске, живущий в детском доме, то для тебя рубеж в 18 лет означает переезд из одного казённого учреждения в другое — из детдома в психоневрологический интернат. Твои сверстники сдают ЕГЭ и мечтают о вузе, тебе тоже предстоит экзамен — суд, на котором необходимо доказать право на самостоятельность.
— Суд сейчас решает вот какой вопрос: будешь ты сам принимать решения, раз ты уже взрослый, или за тебя будет всё решать другой человек — например, директор интерната, — объяснила Яше его подруга Екатерина Таранченко, исполнительный директор благотворительной организации «Перспективы».
— Что он будет решать?
— Куда тратить твои деньги. Где тебе жить. Как лечиться. Можно тебе поехать в гости или нет. Разное…
— Но я умею решать сам. Я хочу сам. Мы можем что-то сделать, чтоб они поняли? Чтоб суд понял. Детский дом. Я хочу пойти объяснить им, что я могу. Почему они так делают? Ты поможешь мне?..
Воспитатели детского дома шутили: «Яшке статью шьют», ведь для них лишение дееспособности — рядовая процедура для воспитанников, приближающихся к совершеннолетию. А Екатерина твёрдо решила, что вытащит из интерната Сашу и Яшу и отстоит их дееспособность.
Юридический вопрос решают врачи
В ПНИ Петербурга проживает порядка шести тысяч человек, половина из них сосредоточена в трёх учреждениях. По данным комитета по соцполитике Смольного, в городских интернатах в среднем около 50% проживающих лишены дееспособности. «В основном это пожилые люди, инвалиды 1-й группы или находящиеся на постельном режиме. В разных ПНИ проценты немного отличаются, но в среднем получается порядка 50%», — уточнили в комитете.
Процедуру лишения дееспособности в случае со взрослым инициирует интернат, с ребёнком — органы опеки. На заседании обязательно присутствие того, о ком пойдет речь, поэтому суд выезжает в интернаты.
«Мы видели, как в одном из интернатов на выездном заседании суда потребовалось не более часа, чтобы лишить дееспособности группу из 26 человек. Невозможно таким образом рассматривать дела, потому что на человека должна тратиться не одна минута», — рассказала директор по внешним связям «Перспектив» Светлана Мамонова.
Железобетонным доказательством для суда является судебно-психиатрическая экспертиза, которая устанавливает, может ли человек понимать значение своих действия и осознавать их последствия. В Петербурге её проводит только одно учреждение — психиатрическая больница № 6 на улице Грибакиных.
«Если мы посмотрим на поступающие из интернатов заявления о признании человека недееспособным, то содержание там зачастую простейшее — есть психическое нарушение, после — тезис о том, что человек перестал понимать значение своих действий либо утратил способность ими руководить, а затем — обращение к суду с просьбой признать недееспособным. Ни слова о том, в чём выражаются эти непонимание и неспособность, равно как и о связи между психическим расстройством и такими последствиями. При этом в Законе РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании» содержится прямой запрет на ограничение прав граждан только на основании наличия у них психиатрического диагноза, факта проживания в ПНИ. Такого подхода, разумеется, придерживается и Конституционный суд РФ», — рассказал директор по правовым вопросам «Перспектив» Андрей Зайцев.
Если экспертиза пришла к выводу, что человек не понимает значения своих действий либо не может ими руководить, суд признаёт его недееспособным.
«Признание недееспособным — вопрос правовой, социальный, хоть и с медицинским элементом, — рассуждает Зайцев. — Мы с коллегами в этом смысле видим проблему в том, что у нас при рассмотрении этого вопроса решающий голос остаётся за психиатрами. Он должен решаться комплексно, с привлечением, например, социальных служб и негосударственных социально ориентированных НКО. К сожалению, в России к инвалидности пока ещё относятся не как к социальному, а как к медицинскому вопросу».
Как Саша и Яша избежали экспертизы
У Екатерины созрел план. Родительская организация ГАООРДИ открыла первый в Петербурге дом сопровождаемого проживания для людей с особенностями. Саша и Яша могли переехать вместо интерната в квартиры, где им бы помогали управиться с бытом волонтёры. Но пока ребятам не исполнилось 18, за них продолжала принимать решения система. Несмотря на многочисленные просьбы Екатерины не инициировать в отношении друзей процедуру лишения дееспособности, всё же этот процесс был запущен.
«Мне парировали: что вы можете им гарантировать? Они — два мальчика на колясках, ничего не знают, не умеют. А вы что, хотите оставить их дееспособными, а если их обманут? Вам сейчас интересно ими заниматься, а потом у вас своя жизнь начнётся, вы их бросите и их как липку обдерут, — вспоминает Екатерина. — Это типичные мифы про то, как прекрасно лишиться дееспособности, потому что тогда ты точно под вечной защитой нашего прекрасного государства в лице его интернатных учреждений и на всю жизнь у тебя проблемы решены. Есть презумпция невиновности, а я бы сказала, что есть презумпция недееспособности человека, который жил в психоневрологическом учреждении. Если ты возьмёшься изменить этот процесс, столько копий придётся сломать. Реально это непросто. Мы затеяли борьбу».
В стратегии защиты Саши и Яши Екатерина вместе с коллегами из «Перспектив» приняли решение — избежать поездки в стационар на улицу Грибакиных. «Тебе никто ничего не говорит, сажают в машину и везут куда-то, потом у тебя незнакомые люди спрашивают, сколько пальцев у тебя на руке, затем стандартное заключение», — рассказывает Екатерина о том, как проходит экспертиза.
Вместо стандартной процедуры было решено заручиться поддержкой независимых экспертов. Клинический психолог из Центра психиатрии Бехтерева оформил подробное заключение по Саше и Яше, которое сторона защиты представила в суде. Также на заседание пригласили воспитателей детского дома в качестве свидетелей, что нехарактерно для подобных процессов.
«Судья не особо удостаивает вниманием человека, — говорит Екатерина. — Саня, например, довольно смышлёный, у него хороший словарный запас, но очень смазанная речь. Его трудно понимать, ещё и спастика, когда человек может минуту собираться, чтобы сказать какое-то одно слово. Судья задаёт вопрос и получает захлёбывающиеся звуки. Когда я пыталась быть переводчиком, судья мне сказала, что не надо лезть, пусть сам отвечает. Это очень унизительно для людей, которые через это проходят, и возможности себя защитить у них крайне мало».
Пока длился судебный процесс, парням исполнилось по 18 лет, их из детского дома перевели в ПНИ. Когда Екатерина уехала в командировку в Германию, ей неожиданно сообщили, что Сашу везут в стационар на Грибакиных.
Лишение дееспособности как защита
Мера по лишению дееспособности введена в законодательство для защиты имущественных прав. В случае, если человек не осознаёт своих действий, он может стать жертвой мошенников, например, переписывающих квартиры на себя. Законным представителем лишённого дееспособности становится директор интерната, учреждение следит за сохранностью имущества гражданина.
Но у многих, кто живёт в ПНИ, нет никакой собственности, так же как нет её и у Саши и Яши. «Возникает вопрос, для какой цели человека признают недееспособным, — рассуждает юрист Андрей Зайцев. — Интернаты начинают приводить какие-то странные аргументы: чтобы человек был под присмотром, чтобы его не сбила машина и так далее. Но нахождение в интернате предполагает социальное обслуживание, которое в том числе заключается в обеспечении безопасности в быту, в сопровождении при необходимости за пределами интерната. То есть человек уже защищён, без всякого признания недееспособным».
Директор ПНИ-10 Иван Верёвкин говорит, что решение о лишении дееспособности принимается, когда реабилитация не приносит результатов, по его словам, это вынужденная мера. «А как перезаключать ежегодный договор о стационарном социальном обслуживании, если человек подписать его не может, не понимает происходящего, не может изъявить свою волю? — рассуждает Верёвкин. — Я его держать больше в интернате не смогу, нет оснований. Он имеет право уйти, но если он уйдёт, то погибнет».
Юрист Андрей Зайцев отмечает, что часто в своей практике встречается с подобными аргументами. «Государство обязано обеспечить социальным обслуживанием всех в нём нуждающихся, вне зависимости от способностей человека поставить свою подпись под договором, — отмечает он. — Иными словами, закон не позволяет отказать человеку в получении социальных услуг на основании его затруднений в проставлении подписей в документах, а сами по себе эти затруднения не являются основанием для признания человека недееспособным».
Недееспособный не получает на руки денег. Его пенсией распоряжается интернат. Если ему требуются новые вещи из магазина, то он делает заявку, в учреждении собирается опекунский совет, который решает вопрос о покупках. Верёвкин признаёт, что это лишняя нагрузка, так как приходится собирать чеки и выполнять дополнительную бумажную работу для отчета органу опеки.
«Как только человек лишается дееспособности, всю ответственность за него несет опекун. Если дееспособный может сам принять решение и за него расписаться, — например, я сам хочу выйти и вернусь тогда-то, то недееспособному нужно ещё убедить, чтобы его выпустили, организовали сопровождение. Лишение дееспособности используется в репрессивных целях, чтобы подавить волю, такими людьми легче управлять, принимать решения легче, когда нет большого количества качающих прав людей, — говорит Светлана Мамонова. — Почему мы стараемся не делать этого до последнего? Потому что людям в условиях ПНИ совсем не сладко, за них все решают в интернате, у них нет никакого голоса, хозяином их по факту является интернат. Любимая фраза директоров — как я вам его отдам, а вдруг с ним что-то случится? Никто не думает, что человеку, например, от какой-либо поездки будет хорошо, думают только о том, как себя защитить».
ПоделитьсяДорога домой
Екатерина позвонила коллегам из «Перспектив», они приехали к Саше в стационар на Грибакиных и помогли написать отказ от госпитализации. Оттуда Сашу повезли сразу в дом сопровождаемого проживания, через некоторое время там поселился и Яша.
В связи с переездом ребят изменились заявители в судебном процессе по лишению дееспособности, ими стали органы опеки Красногвардейского района.
«У них на территории нет интернатов, им все это было незнакомо. В итоге судья предложила закрыть дела, так как нет никаких доказательств в подтверждение аргументов заявителя и получить их невозможно, а органы опеки новые вообще не возражали, — говорит Екатерина. — Вся история длилась два года. Если бы меня не было, это бы все осуществилось за 3 месяца, когда никто ни в чём не разбирается».
Сейчас Саше и Яше уже по 21 году. Они живут самостоятельно каждый в своей квартире в доме сопровождаемого проживания, обзавелись электроколясками, устроились в мастерские и регулярно приезжают к Екатерине в гости.
«Они получают зарплату и ужасно горды. Все время ждут рабочих дней и говорят, вот я заработал, давай я тебя угощу кофе. Часть денег на общие расходы сдают, часть оставляют на себя. Главное — у них осталась свобода», — замечает Екатерина.
ПоделитьсяНедавно Саша смог исполнить свою мечту и сел за руль квадроцикла. «Он сидел за рулём, — вспоминает Екатерина. — Понятно, что его страховал парень, который умел водить. Саша был счастлив».
Лена Ваганова, «Фонтанка.ру»
